– Правда? Отлично. И что же это такое?

– Конверт. Судя по всему, с бумагами.

– Превосходно, мистер Сочаки. Буду весьма признателен, если вы отправите этот пакет нам экспресс-почтой.

– Конечно-конечно. Есть только одно условие.

– Какое?

– Звучит немного странно, но тут сказано, что пакет будет отправлен вам лишь после того, как о вас напишут газеты. Вам это что-нибудь объясняет, сэр Мэлори?

– Пока нет. И что же там должно быть написано?

– Что вы сделали своей стране подарок.

– Ну, мы все время делаем своей стране подарки. Они называются подоходным налогом.

Впрочем, он уже догадался, о чем идет речь. И не ошибся.

– В инструкциях говорится о какой-то картине. Некоего Тернера.

– Значит, вы вышлете нам пакет, лишь после того, как прочтете про нас в газетах, – уныло резюмировал Мэлори. – А без этого никак нельзя?

– Никак. Инструкции нашего клиента...

– Ну а может быть, все-таки...

– Исключается, сэр Мэлори. Вы разговариваете с представителем калифорнийского «Кастер-банка»!

Мэлори сказал «спасибо» и повесил трубку.

Вечером Хорейса Мэлори почему-то потянуло заглянуть в залу заседаний правления банка. Это была весьма старомодная зала, обставленная тяжелой викторианской мебелью красного дерева. Комнатой давно уже не пользовались. Длинный стол сиял полировкой, кожа на креслах блестела от воска. Для Мэлори зала заседаний правления связывалась со множеством воспоминаний. Он прикрыл глаза и, как живого, увидел перед собой отца: тот сидел во фраке и наливал себе очередной стаканчик бренди. Это пристрастие и погубило его. В возрасте восьмидесяти восьми лет. Дед тоже сиживал в этой комнате, однако Мэлори не застал легендарного предка в живых, да это и неудивительно. Мало кто верил, когда Мэлори говорил, что его дед появился на свет еще до французской революции – в 1786 году. Он служил лейтенантом на флагманском корабле адмирала Коллингвуда при Трафальгаре. Единственный сын родился у него в шестидесятивосьмилетнем возрасте, в 1854 году. Дед дожил до девяноста лет, хотя питался исключительно омарами и мозельским вином. Хорейс и сам был поздним ребенком – когда он родился, его отцу уже минуло пятьдесят. Таким образом три представителя рода Мэлори растянули свой жизненный путь на два столетия.

И с каждым годом семья становилась все богаче, подумал Хорейс. Во всяком случае, вплоть до настоящего времени. Он выбрал из ящика сигару, задержал взгляд на стуле – единственном здесь предмете мебели, сделанном не из красного дерева, а из дуба. Стул был старинный, почернел от старости и изображал нечто антично-греческое. На одном из подлокотников красовалась маленькая серебряная табличка с инициалами ZZ.

Мэлори осторожно зажег сигару, выпустил клуб дыма и без труда представил себе сэра Бэзила, сидящего на своем обычном месте.

– Что бы ты сделал на моем месте? – пробормотал старый банкир. – Отдал бы ты три с лишним миллиона или нет?

И сегодня Захаров наконец ему ответил:

– А что я, по-твоему, сделал? Тратить деньги можно, главное, чтобы в этом был смысл.

Мэлори улыбнулся. Поразительно, до чего явственно он видел перед собой былого патрона: сверкающие угольями глаза, остроконечная бородка, властный вид. Мэлори был мало подвержен галлюцинациям, зато обладал прекрасной зрительной памятью. В молодости ему часто приходилось беседовать с великим финансистом, причем беседа всегда проходила в форме вопросов и ответов. Захаров действовал на собеседников поразительным образом: они сами находили ответы на интересовавшие их вопросы. Три с лишним миллиона – и ради чего? Чтобы узнать, что царя расстреляли в Екатеринбурге? Нет, для того, чтобы выяснить все до конца, подумал Мэлори. Цена чудовишная, но зато я буду все знать. Издалека, сквозь года, явственно донесся негромкий голос с легким иностранным акцентом: «Необходимо знать все».

Мэлори улыбнулся. Он непременно расскажет супруге нынче же вечером об этом странном происшествии. Она будет заинтригована, ведь леди Мэлори верит в привидения. Старый банкир в привидения не верил, но обладал превосходной памятью и умел ею пользоваться.

Он потянулся к телефону.

– Я бы хотел поговорить с председателем Тернеровского фонда, – сказал он секретарше. – Потом свяжите меня с Ассоциацией журналистов, агентством Рейтер: нет, пожалуй, начните с Ассошиэйтед пресс.

Через два дня экспресс-почта доставила от мистера Сочаки заветный пакет.

Глава 12

Шестая часть отчета, составленного капитан-лейтенантом Королевского флота Г. Дж. Дайкстоном о событиях в России весной и летом 1918 года

"Я оказался прав – все дело было в германской армии. Впрочем, если бы я полагался лишь на информацию, получаемую от Надежды, секретарши Свердлова, то ничего толком так бы и не узнал. Я часто думаю, что стало с этой женщиной впоследствии – у нее были поистине незаурядные задатки. Надежда была настоящим «синим чулком» и обладала холодным, острым умом. В ее обществе мужчины чувствовали себя маленькими мальчиками, оказавшимися рядом со строгой учительницей.

Я ежедневно навещал Надежду, и ежедневно она не сообщала мне ровным счетом ничего. Впрочем, это не совсем так.

Каждый день я исполнял один и тот же ритуал: показывал пропуск у Спасских ворот, шел в кабинет Надежды, а там она сообщала мне, что семья Романовых жива, здорова и находится в ведении Уральского губернского Совета. После чего я отправлялся восвояси. Шли дни, времени у меня было предостаточно, и я начал искать иные источники информации. Я навестил Роберта Брюса Локхарта, снимавшего номер в гостинице, но этот джентльмен буквально выставил меня за дверь. Я даже заподозрил, что он сочувствует большевикам, но, конечно, я ошибался, хотя Локхарт и Троцкий действительно испытывали друг к другу искреннюю симпатию. Посланник уделил мне буквально две минуты, после чего выпроводил из номера, посоветовав отправляться в Мурманск, сесть на британский корабль и плыть домой, в Англию. Навестил я и еще нескольких британцев, живших в Москве. В их числе были Артур Рейсом, корреспондент «Манчестер гардиан», и еще морской офицер Ле Паж, находившийся в России с какой-то странной миссией. Однако стоило мне упомянуть имя Николая Романова, как разговор тут же кончался: собеседники начинали проявлять нетерпение, а то и явную скуку.

Так продолжалось несколько дней. Однажды, когда я вышел в коридор из кабинета Надежды, мне пришлось посторониться – навстречу быстро шла группа людей. Вдруг мне показалось, что кто-то окликает меня по имени. Я присмотрелся и увидел, что один из мужчин смотрит на меня:

– Дайкстон, это вы?

Я захлопал глазами, ибо увидел, что этот человек и еще один из присутствующих одеты в немецкую военную форму!

– Ну же, Дайкстон, неужели вы меня не узнаете?

– Узнаю, – поперхнулся я.

– Что вы здесь делаете?

Вид у моего давнего знакомца был радостный и в то же время несколько смущенный. Это был граф Вильгельм фон Мирбах, германский посол в большевистской Москве, находившийся здесь после подписания Брест-Литовского договора.

Вопрос был не из легких, но, к счастью, отвечать на него не пришлось – во всяком случае, в ту минуту. Посол сказал:

– Можете подождать? Я вернусь минут через двадцать.

Я кивнул, и фон Мирбах со своими спутниками скрылся в уже знакомом мне кабинете: германский посол наносил визит самому Свердлову. Я же оказался перед непростой дилеммой. Будучи офицером Королевского флота, я не имел права встречаться с подданным Германии, да еще по-приятельски, пусть даже и на нейтральной территории. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что знакомство с Вилли фон Мирбахом может мне здорово помочь. Я вспомнил о Ле Паже с его непонятной функцией «офицера связи» и решил, что представлюсь Вилли именно в таком качестве, после чего, закурив сигарету, стал ждать.

Мирбах сдержал слово – не прошло и пятнадцати минут, как он вышел от Свердлова и с улыбкой направился ко мне: